Интервью

— Вас называют идеологом НФ-возрождения. Но многие ваши романы – это большая, т.е. серьезная литература с элементами фантастики, в том числе социальной. Как одно сочетается с другим?

— Не вижу здесь противоречия. Я вообще не слишком понимаю авторов, которые замыкаются – добровольно ли, по воле ли издателей – в узких жанровых рамках. Я считаю, что первична художественная задача, которую ставит перед собой автор. Из первичной задачи вытекает проблематика, а из неё – конфликт, через который всё это раскрывается. И если я вижу, что данная конкретная задача лучше всего решается средствами мистики, проблематика лучше всего раскрывается в мистическом антураже – я без колебаний, как, например, в «Господине Чичикове», обращаюсь к мистике.

Есть проблематика, которую наилучшим образом можно раскрыть средствами НФ и даже – только средствами НФ. Когда мы, «НФ-возрожденцы», озадачились этим вопросом, то обнаружилось, что подлинной научной фантастики в том смысле, в котором сейчас говорят о ней на Западе, у нас нет. Более того – отечественный читатель от отечественного же автора её и не ждёт. Есть узкая прослойка эстетствующих любителей фантастики, которые читают хорошую НФ, но… только англосаксонскую. Так и пишут в сообществах и на форумах: порекомендуйте хорошую НФ, только русскую не предлагать! Нам захотелось переломить эту ситуацию.

Кстати, о тех же «Двойниках». Да, казалось бы, от идеолога НФ-возрождения следовало ожидать зубодробительной НФ. Однако «Двойники» писались не один год, а потом ещё и изрядно перерабатывались, а потом редактировались… Зато недавно мы с Игорем Минаковым закончили повесть, которую я бы охарактеризовал как «очень жёсткая НФ» — ибо проблематика требовала именно такой формы.

— Ваши книги – довольно необычны для массового восприятия, и критики нередко спорят, как же определить стиль… Какое определение ближе вам самому?

— А Веров никогда и не ориентировался на массового читателя. Это не снобизм, это вполне продуманное решение. Пробовал, оказалось — неинтересно Верову «упрощаться». И рад бы, ан, нет, — неспособен. Стиль… тут не критики нужны, а литературоведы. А Веров пока ещё не классик, чтобы за него так серьёзно взялись.

На заре туманной юности был придуман термин «эпифоническая фантастика». «Эпифония», если перевести с греческого дословно — получится «послезвучие». То есть, текст, оставляющий после себя в душе читателя отпечаток (неважно, со знаком плюс или минус) и в идеале – требующий перечитывания. Но, поскольку «эпифония» больно уж созвучна «эпитафии», термин был благополучно забракован.

— Кто главные герои ваших книг?

— Если говорить о прототипах – конечно, я беру их из жизни. Жизнь — лучший выдумщик. Чаще для необходимого образа делаю «гибриды» из наиболее «вкусных» качеств, речевых характеристик и пр. нескольких людей. Мне близок образ обыкновенного человека, иногда даже – откровенно неприятного типа, поставленного в необыкновенные, иногда даже – сверхчеловечески жёсткие обстоятельства. Мне непонятно стремление массового читателя отождествлять себя с супер-пупер крутым мачо (феминой). Это ведь подростковое восприятие книги, я сам таким был, лет в двенадцать-четырнадцать это нормально. А ты попробуй себя отождествить… нет, даже не с отпетым негодяем. С серым ничтожеством – слабо? Между тем, душевный опыт от такого самоотождествления отнюдь не бесполезный. Раньше писатели как-то не слишком боялись обидеть этим читателя – «маленькие люди» Чехова, ничтожество Раскольников у Достоевского…

Поэтому зачастую мои герои – по крайней мере, в начале произведения – люди малосимпатичные. Не все, конечно, и не всегда. Да и на выходе, в финале, разные превращения с ними случаются.

— Должен ли писатель писать только о том, что знает досконально? Т.е если пишешь о Будущем, надо представлять в деталях свой его вариант?

— Известна максима братьев Стругацких: писать надо или о том, что знаешь лучше всех, или о том, чего не знает никто. В целом, согласен. Нельзя написать хороший роман об армии, не отслужив в армии. Не стОит браться за роман о тюрьме, если не довелось… Но если нужен не роман, а эпизод, а у вас есть знакомый «блатной» или «урка» (на свободе, конечно!), то надо бы с ним пообщаться плотнее. И эпизод получится. Вообще, работа писателя – подглядывать и подслушивать… И прорабатывать массу материала.

О Будущем и вообще, о мире, искажённом вашим фантастическим допущением. Тут надо всё продумать досконально. Технику и технологию, социальное устройство, профессиональные жаргоны, моды и причёски, экономику и энергетику… Да, обычно девяносто процентов придуманного остаётся за пределами текста. Времена «лекций профессора Петрова пионеру Сидорову» прошли, никто из героев современного НФ-романа не станет рассказывать очевидные друг для друга (но не для читателя) вещи. Это как я бы вам сейчас начал рассказывать, для чего предназначена газовая плита, и как её включать. Но в голове автор должен держать всё. Иначе выйдет халтура.

— Вы противник облегченного чтения? Этакого одноразового масскульта, столь раскрученного не только в женской литературе, но в отечественной фантастике и детективах…

— Нет, конечно. С тем же успехом можно сказать, что я противник закона всемирного тяготения. Облегчённое чтение – это реальность, данная нам в ощущениях. В советское время народ реально испытывал нехватку в пошлости. Скажем, в области фантастики работали, как правило, не идеологические рогатки, а критерий качества. А народ жаждал «мочилова» и «Анжелик». И в 90-е он всё это, наконец, получил. Сперва в западной упаковке, а потом и в отечественной. Я противник иного – существенного перекоса в сторону книг-однодневок и «подсаживания» на них читающей молодёжи.

— Как вы выбираете названия своих книг?

— О, это больной вопрос. У каждого писателя есть слабое место, у Верова это названия. Хочется, чтобы и ёмко, и чтобы суть передавало, и чтобы не вычурно. А в голову ничего не лезет. А если лезет – оказывается, есть уже такое название. Бывало, и диктат издателя… Например, «Завхоз Вселенной» на самом деле называется «Небо без звёзд». Но издателю не понравилось. «Десант на Сатурн» и «Десант на Европу» — тоже следствие издательского произвола. Да, в общем-то, не в названии ведь дело.

— Вы – лауреат многих фантастических премий. Что они вам дали и чем, по-вашему, отличаются фантастические премии от вручаемых в «большой литературе»?

— Помимо острой эйфории при выходе на сцену за «цацкой» — разве что некоторую дополнительную уверенность в себе. На продажи фантастические премии почти не влияют. Иное дело – премии большой литературы. Там это целенаправленный и мощный инструмент продвижения автора. Солидные денежные призы, мощный рекламный бюджет, повышенное внимание СМИ, общественности, и как следствие – издателей, превращают лауреата или даже «шорт-листера» чуть ли не в медийную фигуру и делают известным.

К сожалению, не нашлось ещё спонсора или мецената, который смог бы раскрутить нечто вроде «Большой книги» или «Русского Букера» в области фантастики.

— Меняются ли с течением времени ваши сюжеты и темы? Вы делите свое творчество на какие-то периоды, этапы?

— Меняются, но тут мне трудно судить, наверное, со стороны виднее. Я пишу о том, что мне интересно, что меня волнует в данный момент, облекая, как я уже говорил, в ту форму, которую считаю наиболее подходящей. Если же, к примеру, в данный момент ничего не волнует – то и не пишу ничего. А на этапы себя делить – признак надвигающейся мании величия.

— Какие ощущения вы испытываете, стоя в книжном магазине перед стопкой ваших книг?

— Когда это были первые книги – нечто, сходное с лёгким опьянением. Сейчас иное – ходят мимо покупатели, бросают на полки равнодушные взоры, и внутри возникает: «Ну, возьми в руки мою книгу! Возьми, полистай!». Чувство не слишком приятное, поэтому в книжные магазины я предпочитаю не ходить.

— Рэй Брэдбери в «451 по Фаренгейту» описывал цивилизацию без книг. Сейчас постепенно исчезают бумажные книги, электронные книги пока их не заменили. Может быть, лет через двадцать-тридцать, отчасти пророчество Брэдбери сбудется? И вместо книжных магазинов на одной из центральных московских улиц откроют магазин книжного антиквариата, куда будут приезжать по предварительной обязательной записи олигархи и топ-менеджмент. А киберполиция будет ловить тех, кто выкладывает в сети без разрешения книжные сканы. Если это возможно, то экземпляры каких книг вы бы сейчас советовали приобрести?

— Вряд ли такое возможно. Есть куда более неприятный вариант: книга превратится в мультимедийный продукт. То есть, в вашей читалочке вам и картинки, и анимация отдельных эпизодов, и внешний вид всех звездолётов враждебного флота сириусян, и вид сверху, сбоку и в разрезе. И тут же – компьютерная игра «Спаси Анну Каренину», к примеру. Вот это страшно. Потому что главная ценность книги не в том, электронная она или бумажная, а в том, что она будит фантазию. Я сам, понимаете, – сам желаю представить, как выглядят герои, как выглядит звездолёт сириусян, какое выражение лица у Анны, бросающейся под поезд. А мне предлагают «продукт», где за меня всё уже вообразили и нарисовали. И думать не надо. Надо нажимать кнопочки. Вот это страшно.

— Вы бы отказались слетать на машине времени в будущее, и, узнав Грядущее, как в фильме «Назад в Будущее», вернуться и использовать ее в своих целях? В том числе – написать роман-предсказание, обреченный на успех?

— О! Я бы непременно узнал точный итог финала Лиги Чемпионов по футболу и отменно выиграл бы на тотализаторе. А настоящее предсказание на успех обречено не будет. Не поверят. «Пророков нет в отечестве своём, да и в других отечествах не густо». Но уж когда начнёт сбываться, да ещё в точности – придётся бежать. Ибо поймают и убьют. «Но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах».

— Вы, как писатель-фантаст, верите в повсюду постоянно рекламируемый мегатренд – скорое повсеместное появление умных домов и умных городов?

— Вера — это из несколько иной области. Верить (или не верить) можно только в принципиально непостижимое. Например, в Бога. Умные дома и города… если человечество не тряхнёт очередной социальный катаклизм типа третьей мировой – почему бы нет? С точки зрения логистики это, извиняюсь за каламбур, логично. Насчёт «повсеместного» сомнения берут. А скорое… Я уже сейчас не понимаю, к чему многие фирмы содержат офисы? Если при современных коммуникациях, всю работу манагеры могут выполнять, не выходя из дому? А если дом ещё и поумнеет – можно будет и на улицу не выходить. Проблема пробок в Москве сразу рассосется.

— Верите ли вы в цикличность развития литературы или в то, что существуют некоторые исторические условия, благоприятные для расцвета литературы? Как оценить нынешний этап и что можно ожидать в ближнем будущем?

— В цикличность не верю. Состояние литературы определяется состоянием социума. В данном случае – постсоветского. Исторические условия – да. Чем они тяжелей, тем лучше для литературы. Вспомним то же «потерянное поколение». Вспомним латиноамериканский магический реализм, расцветший во времена хунт, диктатур, нестабильности. В общемировом масштабе сейчас наблюдаю такой тренд – развитие «клипового мышления». Из-за обилия кратких и многочисленных информационных сообщений и коммуникаций (человек поглощает обрывки информации новостных лент, форумов, сам лихорадочно пишет и читает в ЖЖ, соцсетях, блогах) на разные темы, развивается неспособность длительного устойчивого восприятия. Срываются фильтры информации. Даже музыкальные видеоклипы построены по тому же принципу – частота смены планов в среднем одна секунда. Отсюда, например, в фантастике – стойкое неприятие текстов, в которых используется незнакомая терминология, присутствует сложная композиция, нелинейный сюжет. Из свежих претензий – «у вас слишком много персонажей, от них в глазах рябит». В метро такое не почитаешь…

— У вас много раз брали интервью. Какой бы вопрос вы задали сами себе, если бы оказались на месте интервьюера?

— Почему ты пишешь? Это ведь трудное, мучительное и неблагодарное занятие. Но не хотел бы я оказаться на месте этого интервьюера. За такой вопрос можно и того… по лицу получить.

Беседу вели Алекс Громов и Ольга Шатохина

по материалам сайта "Новости литературы"